Осторожно: много букв!
Музыка стоит на втором месте после молчания, когда речь идет о том, чтобы выразить невыразимое.
© Олдос Хаксли
Мало кто не смотрел фильм «Красотка» - современную интерпретацию истории про Золушку. В одной из сцен финансовый магнат Эдвард Льюис везет героиню Джулии Робертс, проститутку Вив, в Ла Скала на оперу «Летучая мышь». Где, несмотря на незнание языка, виден чистый незамутненный восторг Вивьен. «Я чуть не описалась» - признается она старушке в жемчугах.
Еще в голове сидит образ дивы Плавы Лагуны, созданный Люком Бессоном в фильме «Пятый элемент». Она исполняет арию из оперы «Lucia di Lammermoor» Гаэтано Доницетти так, что я была удивительно единодушна с Брюсом Уиллисом - нужно аплодировать стоя.
Мне всегда казалось, что показанное в этих кинолентах - явное преувеличение и в реальной жизни такого быть не может. Ну, вы знаете, волшебная сила кино.
Как же я ошибалась. Наверное, нечто подобное испытывал Колумб, увидев берега своей «Индии».Как же я ошибалась. Наверное, нечто подобное испытывал Колумб, увидев берега своей «Индии».
Еще с неудачно попытки прорваться на «Кармину Бурану», я положила глаз на здание международного Дома музыки в Москве. Царство стекла и металла, многочисленные лестницы, скрипичный ключ и нотный стан с прозрачными пластиковыми треугольниками, немного футуристический вид, у меня стойко ассоциирующийся с большой летающей тарелкой. *Просто пресловутые НЛО знают, что прятаться надо на самом видном месте.* Порой определенный дом, улица, сквер цепляют так, что ты возвращаешься туда снова и снова, иногда против собственной воли. Этому нет логичного объяснения, просто порыв души. Выйдя из касс Дома музыки и оглянувшись вокруг, я вдруг очень отчетливо поняла, что вернусь сюда, поднимусь по ступеньками, не пропуская ни одной, и войду в двери Большого Светлановского зала, чтобы не быть сторонним наблюдателем, прошедшим мимо.
Большинство бредовых идей приходят после полуночи, что удивительно, всю бредовость осознаешь только утром следующего дня. Поэтому ночью на сайте я забронировала билет на абонемент Верди «Реквием», не имея особо представления ни об авторе, ни о содержании, как оказалось потом, оперы. Ну, оркестр, классика, ее ведь трудно испортить *особенно если ставят с 1874 года*.
В 18.30 я медленно поднималась по ступенькам. Хотелось наконец увидеть, что же находится внутри этого стеклянного дома. Приветливый билетер пожелал приятного просмотра, я только кивнула в ответ. Первым было ощущение, что вокруг слишком много света, но он не был агрессивно-люминесцентным, скорее живым и мягким. Он шел отовсюду. Большой гардероб, зеркала, люстра в виде огромной, взмывшей к потолку, ладьи, портреты, не фотографии, отметившихся в истории Дома музыки, знаменитостей, широкая мраморная лестница с изогнутыми перилами и внезапно маленькие и быстрые эскалаторы, которые переносят тебя с этажа на этаж. Хай-тек и веяния времени. Но самое главное, там не было окон в привычном их понимании, все стены от пола до потолка являлись одним сплошным окном. От вида вокруг в области солнечного сплетения разливалось приятное тепло. Москва еще спокойная, пепельно-серая, не успела вспыхнуть сотнями тысяч ярких огней.
Двери в зал распахнулись сразу после первого звонка, и я поспешила на свое место. Привычный бельэтаж, наверно, для меня это единственное кармически правильное место, первый ряд. Наверное, нечто подобное испытал Колумб, увидев берега своей «Индии». Это была живая сердцевина хромированного великана. Весь концертный зал был из дерева, огромные деревянные панели, как паруса в сильный ветер, раздувались, наползали друг на друга, нависали над залом, только теплые тона, только приглушенный свет и пространство заключенное в жесткую деревянную оболочку. Я никогда не думала, что так бывает на самом деле, что от величия, окружающего тебя мира, мира, сосредоточившегося вдруг в одной конкретной точке, в одном конкретном зале, может замереть и оборваться в груди сердце, что будет трудно дышать. Бывает. Может. И это было откровение. Ведь если с детства ходишь по Невскому проспекту, забредаешь от нечего делать в Эрмитаж и Исакий, а при желании доезжаешь до Петергофа, то впасть в культурный ступор бывает проблематично. Хорошо, что это все же произошло со мной. Ощущение, скорее даже его отзвуки, до сих пор вспыхивают на кончиках пальцев.
Импозантный голос объявил, что сегодня мы прослушаем «Реквием» Верди в 7 частях с 1 антрактом, исполняет Государственная академическая симфоническая капелла России, художественный руководитель и главный дирижер – Валерий Полянский, солисты - Елена Евсеева (сопрано), Людмила Кузнецова (меццо-сопрано), Олег Долгов (тенор), Михаил Гужов (бас). Миниатюрные скрипки, фигуристые виолончели и массивные контрабасы, нежные флейты, блестящие трубы, напыщенные валторны, скромный кларнет и удивительно непропорциональные фаготы, надувшийся от собственной значимости барабан, да что говорить, со своего места я видела даже ноты на пюпитрах музыкантов. Черно-белые хористы, фраки и кипенно белые сорочки с одной стороны, и темные, чем-то похожие на сутаны, платья в пол, с другой. Словно здесь действительно состоится отпевание.
Имена были незнакомыми, я не знала этих людей, ничего о них не слышала, и ни разу не видела в лицо. Нам предстояло провести вместе 2 часа. Под аплодисменты вышли солисты: сопрано в длинном кружевном черном платье, с волосами цвета темной меди, уложенными упругими кольцами, меццо-сопрано, наша Плава Лагуна, платье по фигуре, простое, закрытое, черное, белые волосы, казалось, что перекись навсегда вытравила их настоящий цвет, который помнят лишь её школьные фотографии, бас-почти-что-мавр и бородатый тенор, затолкавшие ради какой-то непонятной цели под рубашки подушки. Дирижер, седой, манерный, с платком цвета застоявшейся крови и очень блестящими ботинками, еще чуть-чуть и они бы смогли пускать солнечный зайчиков на лица слушателей.
На экраны проецировался перевод с латыни заупокойной молитвы, текст накладывался на картины эпохи Ренессанса, где пышнотелые обнаженные мужчины с практически атрофированными половыми органами и женщины в ярких одеяниях располагались во всевозможных позах и вариациях. На билете стояло +6.
Прозвучал третий звонок, свет медленно погас.
Вначале был звук. Introitus, kyrie. Перекатывающийся, заполняющий все отведенное ему пространство, он оживал в этом концертном зале, снова напоминая и о стершихся в памяти событиях двухвековой давности, свидетелей которым не осталось, и о вечном, незыблемом, неизбежном…о смерти и, что очевидно для верующих, о вечной жизни после. Оркестр – это единый организм, где каждый инструмент выполняет свою функцию, отвечает за особую струну души слушателя, вызывает гнев, страх, жалость или нежность. Мозгом является дирижер, неистовый, яростный. От манерности не осталось и следа, теперь только резкие и властные движения, он был одновременно везде. И оркестр, капелла, солисты подчинялись, подстраивались, создавая из хаоса звуков, Реквием.
Меня пробрало дико, до мурашек, до стиснутых кулаков, до кома в горле. Не нужно знать язык, умершую, сухую латынь, если интонации, полутона и звучание доносят смысл лучше закостенелых слов. «Dies irae! Судный день! День гнева!» И тут пришло второе озарение, что действительно можно чувствовать мир так остро и полно, что тебя самого уже не хватает, чтобы объять, ощутить, что еще хотя бы одна капля, одна нота, и тебя просто переполнит, растворит в себе, убьет беспощадная музыка. И ты задыхаешься, сидишь в кресле, полусогнутый, вцепившись в собственный локти, и говоришь себе: «Дыши, не думай, не чувствуй, просто дыши». Когда от голосов хора, который грянул, трясет, а внутри что-то трещит по швам. В зале плакали.
Объявили антракт, и какое-то время я ходила по этажам в полной прострации, мало что замечая. Но имеющий глаза, да увидит. На город опустилась темнота, забрав с собой всю его серость. Москва заиграла, окрасилась яркими цветами, непостоянными и вызывающими. Гостиничные комплексы, храм, автострада, даже жилые дома - все изменилось, мутировало. Словно я оказалась в вывернутой наизнанку истории про золушку, где с 12 ударом часов карета не превращается в тыкву. Но по всем законам волшебства эта метаморфоза должна произойти, но только ближе к 6 часам утра. И ощущение призрачного спокойствия в районе живота сменяет острым, как лезвие скальпеля, восхищением, оно не прикасается нерешительно, оно режет по живому, вызывая восхищенные вздохи. И я, как законченный мазохист, плюнув на эскалаторы, внезапно кардинально сменившие направление, ходила по лестницам, прикасаясь к стеклянным стенам, отделяющим меня от этой непостоянной бесконечности.
Звонок. Это начинает напоминать условный рефлекс. И все разбредшиеся по своим маленьким делам слушатели потянулись в зал. Внимать. Снова гаснущий свет, и голос, сильный, глубокий, забирающийся под кожу и даже немного дальше. Плавно переходящий от одной октавы к другой, просящий «Господи, помилуй!». Меццо-сопрано, прекрасная, безумно талантливая, она покорила мое сердце. Как описать голос? Разве можно описать его словами? Глубокое и трепетное «Agnus Dei», бесконечно нежное «Sanctus», что заставляет улыбаться, излучать немного нелепый внутренний свет в ответ на хрустально чистое «Свят!». В этот момент ты уязвим как никогда.
Наверное, это почти любовь... Libera Me…
P.S.
Опера – это действо, особенно если красной нитью по всему сюжету идет религиозная тема смерти и жизни *именно в таком порядке*. Что подразумевает пафос, которого было много, причем в исполнении мужчин. Но количество не смертельное)
Среди благообразных дам бальзаковского возраста, ухоженных старушек, бредущих парами и исключительно под ручку, пузатых начальников и менеджеров среднего звена, затесалась компания золотой уже не совсем молодежи. Объемные нувориши с бычьими шеями принимали нелепые позы и запечатляли себя на фоне труб оргАна, выходивших на задник сцены. В партере сидела пухлогубая блондинка в розовом платье, а через четыре места немолодая женщина в свитере такого же цвета, идеально на своих местах. Мальчик лет 12, в жарком комбинезоне и свитере, явно до конца не понимал, что он здесь делает. Рядом со мной расположилась показательно интеллигентная пара, глядя на них, возникало иррациональное желание срочно раздобыть семечек и начать лузгать их прямо в ложе. Но это все статисты.
На первый ряд партера очень уверенно прошла пожилая женщина, которая выделялась из толпы, и мой взгляд возвращался к ней на протяжении всего выступления. Короткие седые волосы забраны в хвост на затылке ярко-розовой резинкой, серый кашемировый свитер и фиолетовый широкий пояс, черная, явно старая юбка, сапоги – ее ровесники, аляповатые бусы и массивный браслет из жемчуга. Она долго выбирала себе место, а потом устроилась со всеми удобствами прямо напротив дирижера. Девушка, чье место она заняла, не стала устраивать шум, а просто пересела на следующий ряд. Побоялась высказать претензии женщине пенсионного возраста.. Удивительно, не правда ли? И старушка выглядела бы жалко и нелепо во всем этом антураже, если бы не одно «но». Как только заиграла музыка, ей ни до чего не стало дела. И этот момент, когда человек полностью отдается музыке, независимо от пола, возраста и вероисповедания, потрясающе наблюдать со стороны. Как будто на твоих глазах происходит великое чудо. Она подавалась вперед, молитвенно складывала кисти рук, откидывалась назад, если что-то ей не нравилось. Весь первый акт в зале были только двое – старушка и музыка.
В антракте её пересадили на галерку…
Дом Музыки, 5 марта